По улице жмуром несут Абрама,
В тоске идёт за ящиком семья,
Вдова кричит сильней чем пилорама,
И нет при нём ни денег, ни \"рыжья\".

​

Тоскливо покидая синагогу,
Завёрнутый в большую простыню,
Абрам лежит в сатин на босу ногу,
Руками налегая на мотню.

​

Его котлы уже примерил шурин,
И стрелки переводит втихаря,
А на людях божится, что в натуре
Не видел красивей богатыря.

​

Уже с утра в духах утюжат лепень,
Который был покойному пошит...
Евонный брат в Москве имеет степень,
Но не имеет надлежащий вид.

​

Пока процессия шагает,
На хате делится шмотьё
И душу лабухи вынают,
И пьёт халяву шнараньё.

​

На третий гвоздь, пока вдова рыдала
И швыркала заморский кокаин,
Назрела предпосылка для скандала -
Покойный подал голос из руин.

​

Состроилась, как есть немая сцена,
Со страху Хаим челюсть проглотил,
Сподобился лицом в олигофрена
И мочевой пузырь ослобонил.

​

В момент исчезло множество скорбящих,
Вдове вдруг стало сразу не смешно.
Она кричала: \"Господа, забейте ящик,
За всё уже уплачено давно!\"

​

И сразу на совковые лопаты
Возник всеобщий спрос и дефицит.
Кидали землю, будто три зарплаты
За этот труд на каждого висит.

​

Идут шикарные поминки.
Родные мечут колбасу.
Покойный ёжится в простынке
Перед дверями в Страшный суд.