Шел по стране девятнадцатый год.
Снегом и дымом дышал небосвод.
Власть поднималась и падала власть,
Чтобы подняться — и снова упасть.

​

Ветер с разбегу ударил в окно.
Стало в местечке от флагов красно.
А в синагоге молился раввин
Был он тогда в синагоге один.

​

Только промолвил он: «Шма, Исраэль!» —
Дверь синагоги слетела с петель.
Черная куртка, в руке — револьвер:
«Ты — мракобес и реакционер!»

​

…Лампа, наган, приготовленный лист.
Перед раввином — суровый чекист. 
Глянул с усмешкой и громко сказал:
«Вижу, раввин, ты меня не узнал!»

​

«Ну, почему же? — ответил раввин. —
Ты — Арье-Лейба единственный сын.
Не было долго в семействе детей.
Он поделился бедою своей.

​

Он попросил, чтобы я у Творца
Вымолил сына — утеху отца.
Помню, я долго молился — и вот,
Вижу, что сын Арье-Лейба — живет».

​

«Где же хваленая мудрость твоя?
Птичкой порхнула в чужие края?
Ребе, молитвы свои бормоча,
Вымолил ты для себя палача!»

​

«Знал я об этом, — ответил старик, —
Делать, что должно я в жизни привык.
Жертвою стать или стать палачом — 
Каждый решает — тут Б-г ни при чем».

​

Лампа, наган, да исчерканный лист.
Долго смотрел на раввина чекист…
Черная куртка, звезда на груди.
Дверь отворил и сказал: «Уходи»…

​

Что там за точка средь белых равнин?
Улицей снежной проходит раввин.
То ль под ногами, то ль над головой
Крутится-вертится шар голубой…