В Подолии птицы тем летом не пели,
Тревожно ветвями вели тополя.
Гуляли козаки Зиновия Хмеля,
На Правобережье горела земля.
Еврейская кровь им была будто брага,
Познали местечки разбойный кураж.
Была средь козаков лихая ватага,
А в ней атаманом Остап Барабаш.

​

Он ведать не ведал про милость и жалость,
Палил ему душу не солнечный зной.
Однажды в добычу Остапу досталась
Еврейская дева красы неземной.
Сказал он: "Я силой тебя не порушу,
Дай руку дивчина - и едем со мной!
Крещением ты сбережешь свою душу,
И станешь козаку законной женой!"

​

"Спасибо, козаче, - она отвечала, -
За то, что меня принимаешь в семью.
Чудесною силою я обладала -
Теперь же я силу тебе отдаю.
Ладонку надень из Иерусалима.
Ее подарила покойная мать.
Наденешь - и пули горячие мимо,
Ни сабле, ни пике тебя не достать!

​

Я знаю, козак, ты меня не обидешь.
Испробуй же чудо - пусть пуля летит.
Стреляй-ка, не бойся - и сам ты увидишь:
Ладонка от пули меня защитит".
Он выстрелил метко... Дивчина упала,
Ей взор затуманил полуночный мрак.
Она улыбнулась, она прошептала:
"Теперь я свободна. Спасибо, козак..."

​

И в память о ней он ладонку повесил
На крестик нательный, под синий кафтан.
Коня оседлал, по недоброму весел,
Далече увел другарей атаман.
Козаков повел за богатством и славой
В приморские степи, на горький Сиваш.
Схлестнулась ватага с татарскою лавой...
Остался один - атаман Барабаш.

​

Из Крыма Остап сам не свой воротился.
Ни саблей, ни пулею не был сражен.
На угол с иконами перекрестился,
А в полночь на берег отправился он.
А там, над рекою, у старого тына
Сиянье соткалось в ночной темноте.
Привиделось, будто стояла дивчина
То ль в саване белом, то ль в белой фате...